есть другие боги…
— Знаю, — прошептала я, глядя в серые глаза. Мои руки лежали на его роскошном меховом воротнике. Пальцы перебирали мягкий мех, на котором застыли ажурные снежинки…
Я приблизилась к его губам, схватившись за воротник изо всех сил. Мои пальцы ломали снежинки.
— Дразнишь меня? — послышался шепот, который я вдыхала. Я уже не помнила, когда и как шепот превращался в долгий поцелуй.
— Я же погублю тебя… — выдохнули мне в полуоткрытые губы. — Погублю…
Я видела, как он взял мою руку в свою медвежью лапу. Она казалась совсем маленькой, тонкой…
— Тоненькая, худенькая… Маленькая… Погублю, девочка, погублю… — слышался тяжелый выдох, пока он смотрел на мою маленькую ладошку в своей лапище.
Моя шуба сползла с плеч, и теперь зависла на локтях.
— Подумай хорошенько, — шептал поцелуй, от которого у меня разбегались мурашки по коже.
Мои руки скользнули по роскошной вышивке, прикрывающей мощную грудь. Пальцы жадно пробежались по его плечам.
Облизав покрытые инеем губы, я склонилась к его уху.
— Погуби… — прошептала я, коснувшись носом его длинных волос.
В этот момент во мне что-то сжалось, словно в каком-то бесстыдном предчувствии.
Мороз трещал, а я с ленивой истомой смотрела, как огромная рука гладит мое обнажившееся плечо. Я опустила руки вниз. И шуба с шелестом упала в снег, поднимая целый рой снежинок, тающих на наших губах.
На меня смотрели с улыбкой, гладя по щеке огромной рукой.
— Красавица моя, — прошептали губы. — Хрупкая, как снежинка. Тобой только любоваться можно. Посмотрю, полюбуюсь издали, а ты и не заметишь…
— Так ты за мной поглядывал, — улыбнулась я, гладя его щеки и роскошную бороду. Кому я там говорила, что не люблю бородатых? Обожаю!
Огромный, суровый, страшных бог таял под маленькой ладошкой Снегурочки.
— Не возбранено, — послышался голос, а на губах появилась улыбка. — Взял бы я тебя, девица, к себе прижал, на перину снежную уложил, поцелуями морозными все тело бы покрыл, лаской и стонами все высказал бы, что на сердце у меня скопилось… За муки моего ледяного сердца ты ночи напролет в руках моих то пламенела, то леденела бы… Молила б о пощаде… Чтобы тут же с ко мне с мольбою руки протянуть… Да вот только…
Он вздохнул и улыбка померкла.
— Не настоящая у тебя любовь…
Улыбка вернулась на его суровое лицо. Только теперь это была горькая усмешка.
— Любовь Весны жаркая и мимолетная, — послышался голос Елиазара. — И не любовь-то вовсе… Морок…
— Как это не настоящая? — прошептала я, чувствуя внутренний жар и требуя своего ледяного поцелуя. — Настоящая…
— Кто из нас дольше на свете живет? Я или ты? — спросил Елиазар, гладя по голове. — Твоя любовь пройдет уже к утру… И будь я простым человеком, то может и поверил бы… Но нет… Есть у богов один изъян. Мы слишком много видели за тысячи тысяч лет… Вот такой я старый ворчливый бог… Который не хочет, чтобы слезы по утру проливались…
Он стер тающую льдинку холодной рукой.
— Никто не может даровать любовь… И даже боги на такое не способны… Любовь, как костер… Пока нет дров и огня, ничего не будет. Боги могут только дров подбросить, огонь дать, но только человек сам зажигает свое сердце.
— Может, во дворец вернемся? — прошептала я.
— А что там делать? — усмехнулся Елиазар. — Я его для тебя построил…
— Тогда просто не уходи… — прошептала я, видя, как мы наклоняемся за шубой. Меня завернули в нее и усадили себе на колени, положив мою голову себе на грудь.
— Сейчас ветра холодные подуют, чтоб остудить весенний пыл, — послышался голос. Он поднял руку, как вдруг откуда-то, словно стая волков завыли страшные северные ветра. Они налетели, покрывая коркой льда каждую ветку, замораживая все вокруг.
— Но я слова свои обратно не беру… — послышался шепот, а мои плечи сжали.
— А если утром это не пройдет? — спросила я, глядя ему в глаза. — Если утром все будет по-прежнему…
— Не будет, — обняли меня, покрепче.
— Кхеу-кхеу! — послышался скрипучий лешачий голос. — Вы, губители! Губите друг друга сколько влезет! Понимаю, у вас там мороз… кхе-кхе… стоит! Да тут весь лес выморозило! Лес в вашей оргии тоже участвует? Лично я на вашу оргию не подписывался! Брррр!
— Все из-за тебя! — крикнула я, а Леший притих. Только вороны где-то прокаркали.
— Мне кажется, — прошептала я, чувствуя, как столбик термометра пробил дно. — Что я тебя сейчас изнасилую…
— Ты? Меня? — послышался смех.
— Вот зря смеешься, — вздохнула я, косясь на «обнимателя». — Ты не знаешь, на что способна прыткая и жаждущая любви снегурочка!
Я почувствовала, как на меня подули. И в этот момент на меня напала какая-то уютная дрема. Я привалилась к чужой груди и уснула. Вцепившись в его шубу, крепко-крепко.
Проснулась я во дворце, на перине. И только потом разжала пальцы. На мне была одна шуба. В руках была другая.
— У меня муж сбежал, — усмехнулась я, глядя на вторую шубу. — Сбросил шубу и сбежал! Эх! Древних богов трудно понять!
В окне что-то алело. Алая дорожка падала на инеевый пол, расцвечивая его малиновым.
— Так, первые признаки любви? — спросила я у себя, меряя температуру. — Текут розовые сопли, вместо слов сдавленный кашель от смущения, повышение температуры тела и желание улечься в постель?
Пока что, кроме какой-то внутренней теплоты я ничего не чувствовала. Мужа моего рядом не было. Чего и следовало ожидать! Зато в окне алела полоска малинового рассвета.
— Снегурка! — послышались голоса Бурана и Метелицы. — Мы беспокоились! Когда ты таять начала раньше времени, так вообще!
— Как видите, не растаяла, — пожала плечами я. — Так, а что там у нас происходит? Не поняла?
Я подошла к окну, слыша песни и какие-то народные повизгивания.
— Это что у нас за праздник? — спросила я, поглядывая на зверей.
— Да что-то люди разгулялись, — переглянулись звери. — Да мало ли что там происходит? Пусть себе поют! Не заблудились, не орут, так пускай!
— Ладно, — заметила я, подозрительным взглядом осматривая заснеженные верхушки деревьев.
Я пошла к выходу, как вдруг путь мне перегородил Буран.
— Не велено тебя никуда пускать! — проворчал он.
— Что значит «не велено»? — прищурилась я на огромного медведя. Тот смутился и вздохнул.
— Елиазар не велел тебя никуда пускать более. Сказал, чтобы ты во дворце сидела! Хватит, он сказал, неприятности искать на его голову! — прорычала Метелица.
— Так, ребята, — уперла я руки в боки. — И что? Вы меня теперь в лес пускать не будете?
— Нет, — мрачно заметили звери. Видимо, переглянувшись для храбрости.
— Ладно, — заметила я, расхаживая по комнате. Как вдруг сорвалась: «Ванечка! Миленький!»
— Аааа! — дернулся Буран, прилипнув
